Лев Константинов - Схватка [Журнальный вариант]

На следующий день Малеванный доложил по начальству о разговоре с Нечаем.

Начальник райотдела МГБ отнесся к предположениям Нечая весьма серьезно. Ивана он знал лично, доверял его умению оценивать людей.

Сказал Малеванному:

— Если мне не изменяет память, среди захваченных у немцев документов было и досье на Чуприну. Уточните…

Фашистская разведка ценила лояльность главарей ОУН, но не особенно им доверяла. Каждый их шаг фиксировался и находил отражение в соответствующих документах. Бежали же оккупанты так поспешно, что не успели уничтожить картотеку на своих пособников.

Когда Малеванному принесли пухлую папку, лейтенант не без волнения развязал серые тесемки. Досье было оформлено со свойственной немецким чиновникам аккуратностью: все материалы пронумерованы, точно отмечены даты, в бумажный карманчик на оборотной стороне переплета вставлена фотография Романа Савчука — кличка «Чуприна». Чубатый красавец улыбался доброжелательной улыбкой, в темных глазах читались дерзость и вызов. Узкий воротничок вышивании красиво облегал сильную шею. Угадывались широкие плечи — тесно им в сером, небрежно накинутом по привычке деревенских парубков пиджаке. Чуть вьющиеся волосы падали на высокий лоб.

Много часов провел Малеванный в своем маленьком райотделовском кабинете, изучая дело Савчука-Чуприны, украинца, 1923 года рождения, члена ОУН. Когда, наконец, была перевернута последняя страница, разные мысли одолевали лейтенанта.

В доме своего отца, адвоката средней руки, Роман Савчук уже в детстве получил основательное националистическое воспитание. Вступил в полулегальную юношескую националистическую организацию. Опытные «наставники» дали подросткам вместо винтовок палки и учили маршировать, выдвигаться на «огневые рубежи», маскироваться, наступать цепью. «Скоро вы получите настоящие винтовки и в радостный день пойдете походом против москалей и схидняков»,[19] — внушали Роману националистические учителя. В начале войны во время бомбежки погибла вся его семья. Роман остался один. Начались скитания по оккупированным селам в поисках работы, хлеба, пристанища. Спекулировал ворованным на черных рынках, оказывал мелкие услуги немецким солдатам: продать, купить… Добрался до Львова, служил курьером в националистической газетенке. Потом решил возвратиться в родной городок, переждать там лихое военное время. В дороге заболел, дней десять метался в горячке в хате сердобольной крестьянки. Там его и нашел Рен, взял с собой. Какое-то время Роман служил в сотне, потом был адъютантом у Рена, стал районным проводником. Немецкий чиновник тщательно перечислил все акции, в которых вместе с Реном принимал участие Роман, но в качестве вывода написал: «Отличаясь преданностью националистическим идеям, Савчук-Чуприна вместе с тем относится к числу тех, кто считает жестокость в обращении с местным населением неоправданной. Наше предложение сообщать сведения о Рене и других руководителях националистов решительно отклонил…»

На этом записи обрывались, но Малеванный уже знал, как сложилась дальнейшая судьба Чуприны. После освобождения западных областей Украины Чуприна был в числе тех националистических главарей, которые не сложили оружия и продолжали бороться с Советской властью. Народный суд заочно приговорил его к высшей мере наказания — расстрелу.

Малеванный вновь и вновь листал документы дела. Роман Чуприна оказался его ровесником. И Малеванному стукнуло двадцать четыре года, и Чуприне столько же. Но как отличалась их жизнь! Хотя и одногодки и выросли оба на одной земле — украинской. В четырнадцать лет Малеванный вступил в комсомол. До войны учился в средней школе, ходил в походы, ездил в пионерские лагеря, завидовал добровольцам, сражавшимся в Испании, учился ненавидеть фашистов и мечтал стать летчиком.

В свои двадцать четыре года лейтенант Малеванный успел побывать и на фронте и во многих боях с бандами националистов. В него не раз стреляли, было и так, что казалось, отсчитывает судьба молодому лейтенанту последние минуты.

Товарищи по работе утверждали, что Малеванному отчаянно везет: родился, мол, в сорочке, или какая-то дивчина каждый вечер за него бога просит. «Дай бог здоровья той дивчине, — отшучивался лейтенант, — знал бы которая — женился…» А сам относился к своей «везучести» более прозаически. Говорил:

— Вот, понимаете, вчера думал — конец, отгулял свое по земле. Сообщили, что на хуторке одном собираются на вечерницы гости из леса: агитировать молодежь. Ну и я, конечно, туда же. Иду по хутору, псы с цепи рвутся, лай стоит до неба. Они, эти сволочные дворняги, меня и демаскировали. Пока до хаты, где на посиделки собралась молодежь, дошел, там уже два бандита приготовились меня с автоматами встретить: растолкали всех по углам, один стал у двери, второй у окна. Хлопцы местные под стенками жмутся, а что могут сделать голыми руками? Те, лесовики, орут: «Кто тут комсомольцы, выходи!» А там был Володя Сиротюк, только в комсомол вступил. Стал Володя против бандита, тоже кричит: «Я комсомолец! Вы мого тата вбылы, стриляй, вражииа, и в мене!» Вот тут я и подоспел. Рванул дверь и с порога одного уложил из пистолета. А второй мне автомат в грудь упер, пальцем шевелит на спусковом крючке — все. И тогда Володька ему под ноги ка-ак кинется — ушла автоматная очередь в потолок. Вот, а вы говорите — везет. Просто помощников много, вот и не страшен никакой черт лесной — выручат…

Малеванного знали во многих селах и любили за веселый характер, смелость, за то, что шел по жизни открыто и приветливо. Однажды, это было в сорок четвертом, сразу после освобождения области от оккупантов, Малеванный долго гонялся по лесам за бандой сотника Яра. Собственно, от этой банды осталось одно охвостье. Кого выбили, кто сбежал из леса при первой же возможности. Но уцелели наиболее оголтелые. Яр отличался неимоверной жестокостью. Малеванный со своей группой оказался в небольшом селе сразу же после того, как там побывал Яр. Дымились, догорали хаты. На широкой деревенской улице рядком лежали несколько человек. У одного, пожилого седоусого крестьянина, в груди, торчал плоский немецкий штык, вместо лица — кровавая каша. «Председатель сельсовета, — сказал кто-то из уцелевших жителей. — А вот там его дочка…» Молоденькая девушка, казалось, обняла ствол яблони, прижалась к нему щекой. Малеванный подошел ближе. Бандиты пришпилили девушку к дереву большими гвоздями. Тут же лежал комсомольский билет девушки — страницы его слиплись от крови.

Малеванный в ту ночь загнал Яра в лесную балку. Ночь была душная, по краям темного неба беззвучно полыхали зарницы, бандиты залегли за деревьями. Они отчаянно отстреливались. Лейтенант приказал солдатам подойти вплотную и забрасывать гранатами. «За ту дивчину, — сказал Малеванный. — и чтобы ни один не ушел…» А потом встал во весь рост и подошел к темному обрыву.

— Слухай, Яре! — крикнул лейтенант в темноту. — Це я, Мальованый. Чи знаешь такого?

— Знаю, пес, — откликнулся Яр. — Бережу для тебе кулю!

— Сообщаю, что народным судом за преступления против Советской власти тебе вынесен смертный приговор. Приговор приведу в исполнение лично. Сегодня! — Сказал, будто вколотил гвоздь в доску.

Был короткий бой, когда пламя от гранатных взрывов вплелось в отблеск зарниц и глухо стучали автоматы. «Хлопцы! — крикнул своим Малеванный. — Не трогайте Яра, хочу глянуть тому кату в глаза». Они встретились на дне балки лицом к лицу, и Яр бросился бежать. «Да умри ж хоть по-человечески! — закричал лейтенант. — Повернись лицом к смерти!»

Еще долго потом, стоило лейтенанту закрыть глаза, виделась ему девушка, обнявшая яблоню…

Ненависть к бандитам росла у Малеванного день за днем, она была как завещание той дивчины — если ты мужчина, отомсти. Потому и не щадил себя, лез в самое пекло. Как-то сказал Нечаю:

— Понимаешь, Иванку, одна у меня мечта — дожить до того дня, когда выполем эту мерзость. Навсегда…

Но эта ненависть со временем не превратилась в злобу. Она была осознанной и целенаправленной, помогала бороться, а не ослепляла.

Другую дорогу прошел Роман Савчук. Он попал к Рену в 1943-м. Рен был тогда молодым, уверенно и властно ходил по земле, легко вскакивал в седло. Носил сотник польский китель с накладными карманами, щегольские галифе, мазепинку с трезубом. В том селе, где валялся в горячке Роман, сотник равнодушно распорядился жизнью десятка людей, родственников партизан и коммунистов.

Из одной хаты выволокли Романа, он только начал подниматься после болезни. Привели к Рену. Проводник посмотрел на подростка, раскатисто захохотал. Жалкий был вид у хлопца: остро выступили скулы, глубоко провалились лихорадочные, колючие глаза — скрутила хвороба.

— Вот партизанского выкормыша поймали, — гордо доложил сотнику «боевик»[20]